Три исторические формы бытия музыки Синкретическая форма

Первую форму можно считать синкретической, имея в виду слитность не только искусства и быта, не только средств, по­зднее отошедших к раз­ным видам искусства, но и особую вре­менную слитность звеньев самого процесса. В музыке на ран­ней стадии ее исторического развития музы­кальная идея, ее воплощение в звуках и восприятие подчинялись, если можно так сказать, принципу триединства времени, пространства и дейст­вия.

В пении, в жанрах, связанных с музыкально интонируе­мым словом, му­зыкальная идея, хранимый в памяти напев или спонтанно возникший в во­ображении интонационный ход тут же воспроизводились голосом и сразу воспринима­лись. Пение действительно характеризуется особо тесной свя­зью звучания и его восприятия. Гортань певца находится ря­дом с органами его слуха, инструмент звуковоспроизведения не отделен еще от восприни­мающего устройства. Поющий

118

слышит себя и извне, и изнутри. Если рядом с поющим ока­зываются дру­гие слушатели, то, конечно, возникает более заметная физическая разде­ленность звеньев, однако – и это следует подчеркнуть – не во времени, а пока лишь в про­странстве, да и то ограниченном физическими пределами слышимости.

Какую же роль играла в этом техника? В современном по­нимании ее там, конечно, не было. Это был длительный этап рождения и совершенст­вования музыкальных инструментов, началом которого послужило специ­фическое использование самой природой данных источников звука – го­лоса, пустоте­лых стеблей растений и т.п. Старинные музыкальные инстру­менты, конечно, уже осознавались как техническое подспо­рье. Но воспри­нимались как нечто неразрывно связанное с человеком, играющим на них. И уподоблялись голосу, как бы вынесенному вовне. Принцип слитности, синхроническо­го параллелизма звукового процесса, участниками которого были человек – носитель звукового представления, человек поющий или играющий и человек слушающий, не нарушался и здесь. Даже природные звуки, если они напоминали музыку, интуитивно расценивались как выра­жение чудесного триедин­ства. Тут действовал первобытный психологиче­ский феномен одушевления атмосферных, водных, лесных звучаний. За шу­мом ветра, водопада, костра мнилась живая воля – некий из­начальный творец, руководящий голосом или невидимым ин­струментом и адресую­щий послание внимательному слуху.

В первичной форме была уже, конечно, заложена возвы­сившая свое значение на следующих стадиях развития му­зыки триада «творец – испол­нитель – адресат». Однако на этапе синкретического единства она находи­лась за рамками осознания. Амплуа автора, исполнителя и слушателя пока еще вообще не выделялись, не мыслились как нечто само­стоятельное. Ко­нечно, создатель музыки и тут существовал – и современными исследова­телями может быть назван: народ, коллективное творчество, аноним, а фольклористы, этногра­фы, писатели вполне могли непосредственно на­блюдать про­цесс рождения музыкального творения¹. Но в конкретных ак­тах коммуникации творец находился за кадром, не расце­нивался и даже не осознавался как ее начальное звено, как участник общения. Размытый ха­рактер акта сочинения, его

¹ М. Горький, например, описывает этот процесс в своем рассказе «Как сложили песню» // Горький М. Собр. соч. Т. 8. М., 1961. С. 238–241.

119

элиминированность, а также «хронотопическое» единство звуковой реали­зации и восприятия – характерная черта пер­вичной формы.

Синхронизм творения, воплощения и восприятия яв­ляется основ­ным конституирующим принципом первой формы бытия музыки, а элементарная (на первых порах полуприродная) техника звуковоспроизве­дения и в пении, и в игре на музыкальных инструментах даже и не могла бы обеспечивать каких-либо временных разрывов между звень­ями комму­никационного процесса, напротив – она способ­ствовала его слитности.